Андрей Мизиано: «Сейчас на 3D-принтере можно напечатать дом, но нужен ли он истории?»
Завершая тему месяца, мы пытаемся разобраться с тем, сколько живет стиль, от каких критериев зависит его появление и в чем преимущество моды перед искусством. Ответы – в нашем интервью с младшим куратором Музея современного искусства Гараж Андреем Мизиано.
Свои стили есть в архитектуре и дизайне, есть даже особенные таблицы, которые четко определяют время их существования. Насколько это оправданно и от чего на самом деле зависит то, сколько живет стиль?
До определенного периода в истории мировой культуры мы могли говорить как о национальных стилях, так и о интернациональных. На мой взгляд, ар-нуво, он же модерн, который присутствовал в изобразительном искусстве, дизайне, стал последним большим интернациональным стилем, им закончилась La Belle Epoque.
Модерн в России отличался от модерна в других странах?
Безусловно, у любого стиля есть свои национальные особенности. Если мы обратим внимание на то, какой модерн нам предлагает Страна Басков – так называемый каталонский модерн – то мы увидим очень определенный и специфический проект международного модерна. В нашей стране модерн преломился, например, через, если так уместно выразится, сказочно-лубочную эстетику в архитектуре, как в работах Льва Кекушева или Федора Шехтеля.
Понятие стиля достаточно циклично, а что является причинами создания нового стиля? Какой толчок: эстетические впечатления поколения, влияние литературы и живописи или политические вопросы?
Я склоняюсь к последнему варианту: речь идет о глобальном умонастроении, которое складывается в истории аутопоэзийным образом, то есть само собой. Если приводить в пример российский авангард, то мы можем вспомнить, что было до 1917 года: проникновение идей западного модернизма в Россию через разные каналы. Культурное сообщество той эпохи было интернациональным, но притом существовал большой центр – Париж –, через который проходили все культурные потоки. В 1917 году случается революция, и все акценты смещаются. Но революции предшествовала Первая Мировая война, которая в свою очередь также стимулировала культурный обмен, хоть и в уродливой форме. Люди активно передвигались по карте мира, шел интенсивный обмен сообщениями. В любом случае в 1917 старый порядок надламывается, обрывается La Belle Epoque, начинается новая эпоха, устанавливаются новые связи, намечается необыкновенный новый импульс и выброс энергии, в том числе творческой, как трагической, вызванной травмой войны, так и жизнестроительной.
С этого момент жизнь стиля и направления в современном искусстве сокращается?
Хорошее наблюдение, я соглашусь. Как отметил выдающийся британский социолог Энтони Гидденс, пространство коллективного внимания в ХХ веке начало очень сильно сжиматься. Или как сказал Валерий Подорога, каждая минута в средствах массовой информации объявляется событием. Адорно и Хоркхаймер также заметили, что плотность времени изменилась, искусство обратилось «индустрией», а индустрия жаждет «нового». Речь идет о том, что искусство и культура стали частью капиталистической машины, поэтому стили в этой ситуации должны быстрее трансформироваться и сменять друг друга.
Это ясно просматривается в моде. Мода, в отличие от искусства, в широком смысле не ориентирована на новаторство и поиск смыслов. В большей мере она ориентирована на продажу и, в отличие от изобразительного искусства, не находится в противоречии со своей природой, на эту тему рефлексирует меньше. В моде специалисты не сталкиваются со сложностью цитирования, а спокойно к нему прибегают. Это почти естественный прием. XX век показал нам: художники стараются создать не стиль, а собственную реальность, которая потом может уже отдельно от самого художника обратиться стилем. Но если опять же смотреть на историю искусства ХХ века ретроспективно, то в какой-то мере цикличность усматриваться. Вот пример из области архитектуры. Мы начали беседу с модерна, и как раз рядом с моим домом около года назад возвели здание (надо заметить, достаточно хилое по своим архитектурным качествам), построенное в таком вот лужковско-собянинском варианте нео-модерна.
Вы упомянули, что в какой-то момент Париж и Вена были законодателями стиля, что можно сказать о московском концептуализме? Он зародился как желание добавить что-то от себя?
Я условно процитирую человека, который много сделал для этого течения в искусстве, Бориса Гройса: «Современное искусство – это странный род деятельности». В какой-то момент в Москве сложилось сообщество художников, столкнувшихся с невозможностью свободного творчества, и эти обстоятельства вынудили их прибегнуть к странной, только им понятной деятельности. Имея ограниченный доступ к информации о глобальных процессах в искусстве, они создали свой небольшой проект искусства, который в условиях отсутствия доступа к выставочным площадям, стал очень особенным видом повседневной деятельности. Сейчас, спустя некоторое время, мы можем говорить, что у этой деятельности была своя стилистика и образность, но именно эти авторы не ставили задачу выработать собственного стиль.
От каких конкретных критериев зависит появление нового стиля?
У Льва Николаевича Толстого в «Войне и мире» есть описание дуба, это очень пространное описание, продолжительное и детальное. Один мой знакомый заметил, что тогда у людей в широком смысле было на это время. Давайте представим, сколько времени занимает постройка, к примеру, храмового комплекса. В Россию приезжал архитектор, но чтобы получить это приглашение, он должен был состояться как профессионал в своей стране. А стройки в тот период истории занимали десятилетия. Выходит, представитель из России должен был потратить время, чтобы добраться до этого архитектора. Тот должен закончить свой проект там, приехать в Россию и включиться в еще один десятилетний проект. Медленность этих процессов была обусловлена техническими средствами, поэтому культурный обмен происходил дольше – речь шла о десятилетиях. А сейчас на 3D-принтере можно дом напечатать. Но нужен ли он истории..?
