Максим Рымарь и Павел Пригара о целях искусства и концепции пустоты

Спустя два года после масштабной реновации «Манеж» стал одним из образцовых и важнейших выставочных пространств Петербурга. Специально для Design Mate Максим Рымарь, архитектор, основатель «Maxim Rymar archistudio», побеседовал с директором выставочного зала «Манеж» Павлом Пригара о целях современного искусства, тенденциях в проектировании выставочных площадей, красоте и концепции пустоты.

Павел Пригара: Должен сказать: какой красивый стадион в Краснодаре. Я, к сожалению, видел его только на фотографиях, но, мне кажется, это удивительный проект и, к сожалению, абсолютно нетипичная для России история.

Максим Рымарь: Она действительно нетипичная – комплексным подходом. Стадион строили вместе с прилегающим к нему парком, продумывали логистику. Был не просто построен объект, но создана целая среда. В России все обычно делается в последний момент, и такие решения – редкость.

ПП: Да, у нас обычно либо интегрируют объект в уже существующую инфраструктуру, или инфраструктуру подстраивают под новый объект. Но когда строили стадион «Краснодар», это было чистое поле…

МР: Да, это очень масштабный проект, который включае в себя множество пространств, предназначенных для самых разных целей. Но давайте поговорим о том, как вообще архитектура пространства и экспозиции влияет на мнение людей.

Максим Рымарь и Павел Пригара.

ПП: Если говорить о музеях, их первоначальной функцией было собирание, хранение и исследование исторических и художественных артефактов – и только позднее они стали общественными пространствами. Во второй половине XX века объекты искусства – как и представления о художественной и культурной ценности – стали трансформироваться: появились «странные объекты», которые нельзя было оценивать однозначно, и музей волей-неволей стал пространством для дискуссии. Это подтолкнуло музей к изменениям, причем не только в способе представления экспонатов, но и организации пространства. Музей стал неким культурным пространством, в нем появились невиданные раньше видеоарт, кино, даже VR. Музей начал больше задумываться о своем зрителе и начал выстраивать с ним диалог, который не заканчивается покупкой билета. Раньше это казалось удивительным, но сейчас в музеях проходят детские мастер-классы, концерты классической музыки – все это попытки взаимодействия с аудиторией.

МР: Стадион это, конечно, не музей, но он схож с театром: поскольку в современном мире все, так или иначе, направлено на вовлечение зрителя,- любое действие превращается в перформанс, в шоу. И конечно, приемы, характерные для проектирования театра, не чужды сугубо спортивным объектам – начиная с самого образа стадиона, который напоминает древнеримский Колизей. Узкие коридоры, которые ведут к трибунам, – это все равно, что вестибюль в театре: они предваряют зрелище. Поэтому наша задача при проектировании интерьера стадиона была в том, чтобы подготовить зрителя к тому шоу, которое он увидит.

На самом деле, архитектурные приемы хоть и меняются, эти изменения незначительные.

Основные принципы проектирования масштабных сооружений, призванных удивлять, дарить эмоции, остаются неизменными на протяжении тысячелетий. Изобразительный язык – свет, цвет, контраст, объем – фактически не меняется, потому что и восприятие человека, его реакции во многом такие же, как и много лет назад. Восприятие красоты тоже практически не изменилось. Человек даже не всегда понимает, чем именно его что-то потрясло и почему он испытывает такие сильные эмоции. И, кстати, архитектура и искусство XX века, как мне кажется, именно этим и занимаются: пытаются докопаться до самых глубин человеческого разума, воздействовать на подсознание.

ПП: Мне кажется, прозвучало очень важное слово – красота. Человек действительно подсознательно инстинктивно стремится к красоте. Это очень древнее чувство, которое включает в себя стремление к безопасности, удобству, комфорту и оправданию собственного существования. Если в этом контексте говорить об искусстве XX века, то оно в некотором смысле расширяет границы восприятия красоты. Художник пытается выйти из классических канонов красоты за счет новых форм высказываний, умозаключений, предположений.

Максим Рымарь.

МР: Мне кажется, речь идет не столько о поиске красоты, сколько о попытке вызвать в человеке эмоции. Ведь мы живем в мире, где, кажется, есть все, что можно себе придумать. Мало что способно вызвать у нас сильные эмоции, но именно в этом, наверное, задача современного искусства. И красотой вызвать эмоции гораздо сложнее, чем, напротив, чем-то уродливым, даже шокирующим.

ПП: Не совсем так. Красота привычнее для человека, и если художник работает с «некрасивым» визуальным образом, это все равно попытка диалога с красотой – через противопоставление. Обращение к привычному важно, если хочешь говорить с широкой аудиторией. Вот и стадион – это ведь пространство, где невозможно выстроить персональный диалог, а нужно разговаривать сразу со всеми.

МР: Мне кажется, что и музей сейчас уже не так ориентирован на конкретного зрителя. Это скорее площадка со сменными экспозициями, с интересными массовыми мероприятиями. И то, что люди приходят в музей в том числе ради зрелищности, это неплохо: именно через массовое восприятие искусство можно найти путь к конкретному зрителю.

ПП: Да, при этом до сих пор существуют такие архаичные определения музея, как «храм искусств».

То есть музей – это все еще некое сакральное место, где идет диалог с вечностью.

При этом, у крупнейших музеев – с постоянной экспозицией – есть еще и проблема аудитории. Большая часть аудитории музеев – в первую очередь, туристы – воспринимают Эрмитаж как царскую резиденцию, а произведения искусства – как элемент декора. Далеко не все пытаются вникнуть в содержательный контекст, они воспринимают только внешний визуальный облик: и парадные лестницы, и лепнину, и зеркала, и картины.

Для музеев становится важным диалог с подготовленной аудиторией. Например, МоМА в Нью-Йорке стали обращать больше внимания именно на ту аудиторию, которая приходит не на постоянные, а на временные выставки. Они реконструируют и расширяют выставочные площади, и пытаются для каждой экспозиции создать свою историю, вступить в диалог со зрителем, взаимодействовать с ним на разных уровнях. Важно не просто продемонстрировать экспонаты, а обсудить их со зрителем. Появляются новые интерактивные формы диалога: звуки, запахи – все это влияет на восприятие.

Когда мы думали о концепции обновленного Манежа, мы обратились к подсказке, которую оставил нам архитектор здания Джакомо Кваренги – и использовали межколонное пространство как символ пустоты. Сейчас мы не занимаемся развитием самого здания как бренда, а делаем акцент на те проекты, которые оказываются внутри него, заполняют его пустоту. Манеж – выставочный зал, и мы создаем временные экспозиции. Они могут и должны быть очень разными, и каждый раз это будет новая история, рассказанная куратором. Конечно, мы не конкурируем с институциями, у которых есть собственная художественная коллекция. Но она в музеях часто довлеет над художниками, кураторами, сотрудниками. У нас больше свободы, и мы эту свободу используем, чтобы оставаться всегда актуальными. При этом концепции «белого куба» мы не придерживаемся: нам хотелось, чтобы у зала все-таки была какая-то своя, пусть и минимальная, эстетика.

Павел Пригара.

МР: Я вспоминаю те давние времена, когда в Манеже проходили выставки, совершенно не относящиеся к современному искусству. Сейчас это, конечно, важнейшая точка как на арт-карте города, место притяжения многих горожан.

ПП: Нам нравится, что удалось добиться характерных для Петербурга больших объемов – мы, насколько возможно, расширили пространство, и не только физическое. Важный момент – отсутствие арт-директора: каждую экспозицию готовит куратор, поэтому каждый проект не похож на предыдущий. Это всегда персональное высказывание и основа для диалога.

МР: Мне очень понравилась ваша мысль про пустоту. Все начинается с пустоты: сцена в театре – это пустота, футбольное поле на стадионе – тоже пустота, как и выставочная площадка. И вот в этой пустоте начинает зарождаться что-то высокое и прекрасное, как искусство, или что-то эффектное и завораживающее, как, например, состязание двух футбольных команд. По большому счету многие здания это не что иное, как оболочка для пустоты, и, мне кажется, большое умение архитектора заключается в том, чтобы научиться пользоваться этой пустотой, создавать правильную пустоту, не забитую лишними декоративными элементами. Именно поэтому, мне кажется, так интересны современные музеи: они умеют создать такую пустоту, которая призывает человека к раздумьям, заставляет его увидеть то, что он не замечал раньше.

ПП: Да, при этом это должна быть «комфортная» пустота. В прошлом году в Николаевском зале Эрмитажа проходила выставка Ансельма Кифера, и важным кураторским решением было создать с помощью абсолютно белых стен пространство, абсолютно для Эрмитажа не характерное. Работы были помещены в белый куб, чтобы не возникало никакого диалога между ними и дворцовым интерьером. Потому что даже если об этом не говорят напрямую, современное искусство, – скажем, Ян Фабр – помещенное в определенный контекст, будет прочитываться исходя из этого контекста. И иногда это уместно, а иногда излишне.

МР: Концепция «белого куба» не так плоха, мне кажется. Сейчас все стремится к интерактивности и, возможно, в скором будущем именно «белый куб» станет самой востребованной формой экспозиционного пространства – с ним можно быть делать все, что угодно. Мы сможем моментально менять цвет стен и фактуры, поднимать и опускать потолок, раздвигать пространство... Это как раз то, о чем мы говорили, работа с пустотой. То есть «белый куб» как пространство с белыми стенами – это несколько утрировано. Это скорее свободное пространство, готовое к изменениям. Петербург, конечно, город консервативный, и в плане средового дизайна здесь мало что меняется, но, мне кажется, ему пора начать жить не только своими былыми заслугами.

ПП: Однако преимущество Петербурга, в том числе, и в том, что у нас есть возможность выстраивать диалог прошлого и настоящего и будущего. На что мне еще хотелось бы обратить внимание, так это на попытки современных музеев выйти за свои физические границы. Это очень важная тенденция, связанная, в том числе, с появлением паблик-арта. Музеи начинают курировать объекты за пределами музейного пространства, в городской среде или даже за городом. Связь с музеем сохраняется, но физическое пространство музея расширяется.

МР: Мне кажется, глобальная задача в том, чтобы создать у человека ощущение, что он в принципе живет в искусстве. И само искусство не ограничено стенами музея, существует повсюду.

Все фото: Денис Денисов.